Ничего, родная, не грусти,
Не напрасно мы с бедою дружим.
Я затем оттачиваю стих,
Чтоб всегда располагать оружьем.
Вчера было 110 лет со дня рождения Павла Васильева, русского поэта (кто-нибудь читал его стихи? или хотя бы слышал о таком?)
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою!
"Русско-сибирского поэта Павла Васильева, ныне известного разве что в узких кругах, с определенной натяжкой можно было бы назвать Лермонтовым XX века...
...не кто-нибудь, а крайне сдержанный на восторженные отзывы Борис Пастернак в свое время сказал, что он по таланту равен даже не Лермонтову, а Пушкину. А еще менее склонный к похвалам Осип Мандельштам в 20-х годах прошлого века выразился еще более конкретно: «В России пишут четверо: я, Ахматова, Пастернак и Васильев» (ну, тут мэтр, пожалуй загнул, Цветаева явно посильнее Васильева. Но всё равно...).
...
Тем не менее в процессе ревизии «запрещенной» русской литературы, проведенной в годы так называемой оттепели, Васильев не только не вошел в первые строчки поэтического рейтинга (куда немедленно были вписаны трое из вышеупомянутых), но так и остался в списке поэтов класса «Б» (Я. Смеляков, Л. Мартынов, И. Сельвинский, Н. Тихонов… Много кого можно еще обидеть такой классификацией).
Подобный — почти что дарвинский «естественный отбор» можно объяснить разными причинами. С одной стороны, тем, что этот поэт остался в истории как яркий представитель «эпохи побеждающего в человеческой душе коммунизма», а с другой стороны — как «аморальная личность», «пьяница и хулиган хуже Есенина». Можно назвать еще одну очевидную причину, о которой до сих пор деликатно предпочитают не говорить: в 60-х годах были еще живы и здоровы маститые литераторы, которые в 30-х вполне сознательно подвели Васильева под расстрельную статью. (Да! Горький - пусть в 60-х его уже не было, Асеев, Смеляков)..."
А я лучше буду выкладывать тут стихи, чем биографии...
...А в вагоне тряско, дорогая,
И шумят. И рядятся за жизнь.
И на полках, сонные, ругаясь,
Бабы, будто шубы, разлеглись.
Синий дым и рыжие овчины,
Крашенные горечью холсты,
И летят за окнами равнины,
Полустанки жизни и кусты.
Выдаст, выдаст этот дом шатучий!
Скоро ли рассвет? Заснул народ,
Только рядом долго и тягуче
Кто-то тихим голосом поет.
Он поет, чуть прикрывая веки,
О метелях, сбившихся с пути,
О друзьях, оставленных навеки,
Тех, которых больше не найти...
Судьбы свинчаткою не сбитый,
Столичный гость и рыболов,
Вдыхаю воздух знаменитый
Крутых иртышских берегов...
Блестит трава на крутоярах...
В кустах гармони! Не боюсь!
В кругу былин, собак поджарых,
В кругу быков и песен старых
Я щурюсь, зрячий, и смеюсь...
Пусть яростней ревут гармони,
Пусть над обрывом пляшут кони,
Пусть в сотах пьяный зреет мед,
Пусть шелк у парня на рубахе
Горит, и молкнет у девахи
Закрытый поцелуем рот.
Погиб он в 37-м.
Застрелен 27 лет, как Лермонтов, с которым его сравнивали.
Потом, конечно, реабилитировали, только какое это уже имеет значение...
Journal information