На этой неделе было 75-летие со дня смерти Анатолия Штейгера - пожалуй, лучшего поэта русской эмиграции первой волны.
Бедность легко узнают по заплатке.
Годы - по губ опустившейся складке.
Горе?
но здесь начинаются прятки -
Это любимая взрослых игра.
- "Все, разумеется, в полном порядке".
У собеседника - с плеч гора.
Как ни странно, но бедный поэт был бароном. В смысле - его папа был бароном, предводителем дворянства, бывшим депутатом Государственной думы, все такое:
В связи со всем вышеперечисленным, барон с баронессой в 1920-м году покинули Россию - и увезли 13-летнего будущего поэта и двух его сестер. Был еще старший сын, Борис Штейгер - но ему на момент отъезда было уже 28 лет, и он предпочел остаться.
В России Борис Штейгер сделал неплохую карьеру - он был уполномоченным Коллегии Наркомпроса РСФСР по внешним сношениям, а также прирабатывал в качестве осведомителя в ОГПУ. Т.е. он следил как за иностранцами, так и за советскими гражданами, имевшими контакты с иностранцами. Возможно, что вы встречали барона Штейгера, только под другим именем - барона Майгеля.
...– я счастлив рекомендовать вам, – обратился Воланд к гостям, – почтеннейшего барона Майгеля, служащего зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы..."
"– Да, кстати, барон, – вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, – разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать всеобщее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово – наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через месяц. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать все, что можно..."
Как всем известно, в романе барона Майгеля застрелил демон Азазелло. В нашей же реальности, в которой визита Воланда в Москву не произошло, барона застрелил кто-то из сталинской расстрельной команды, приводившей в исполнениие приговор по делу Генриха Ягоды. Правда, случилось это несколько позже, чем предсказывал Воланд - в 1937 (дейтствие романа, по всей видимости, происходит в 1929, так что...)
Но что-то меня занесло не туда, я же не про него, а про брата-поэта...
Мы говорим о розах и стихах,
Мы о любви и доблести хлопочем,
Но мы спешим, мы вечно впопыхах,-
Всё на бегу, в дороге, между прочим.
Мы целый день проводим на виду.
Вся наша жизнь на холостом ходу,
На вернисаже, бале и за чаем.
И жизнь идет. И мы не замечаем.
Семья эмигрировала сначала в Турцию, потом они жили в Чехословакии, потом во Франции...
PERE-LACHAISE (Пер-Лашез - русское кладбище в Париже)
Пройдут года, и слабо улыбнусь
Холодными и бледными губами:
Мой нежный друг, я больше не вернусь
На родину, покинутую нами.
Мне суждено на чинном Pere-Lachaise
Глядеть в чужое палевое небо,
И я тоскую... Мраморных чудес
Прекрасней поле скошенного хлеба.
И этот холм, откуда поутру,
Лишь небосклон слегка порозовеет,
Так ясно видны села по Днепру
И ветерок благословенный веет...
Но я напрасно думаю и рвусь,
Мой нежный друг - неумолима тайна.
О, милая, покинутая Русь!
О, бедная, далекая Украйна!
Возможно, мрачный тон стихотворения был обусловлен не только ностальгией, но и болезнью поэта - он с детства был болен туберкулезом, который в конце концов его и убил...
Из Франции семья перебралась в Швейцарию -что, видимо, правильно, т.к. барон был потомком старинного швейцарского баронского рода.
Как я уже говорила, кроме двух сыновей - поэта и чекиста - в семье еще было две дочери.
Алла Головина, урожденная Штейгер:
Она была не менее талантливой поэтессой, чем ее брат.
"- Кровь - великое дело, - неизвестно к чему весело сказал Воланд..."
На момент эмиграции ей было 11 лет, т.е. она была на 2 года младше Анатолия Штейгера.
В городские сады возвращаются птицы
И у кактуса сбоку – веселый бутон.
Ночью рифмы влетают сквозь черепицы,
Разбивают стекло и железобетон.
Млечный путь за окном и бушует, и пенит,
Он как с мыльной рекламы, но только живой.
Я иду через сон, а подушки — ступени,
Через поле постели с короткой травой.
Пусть волокна паркета прохладны и сыры –
Я уже задыхаюсь от высоты.
Потолок раскрывает четыре квартиры,
И на крыше железные тают листы.
Только ночью такой: городской и вешней –
Можно видеть от радости и от тоски,
Что квартиры похожи совсем на скворешни,
А балконы качаются, как гамаки.
Стены – чудо из папиросной бумаги,
И шаги по карнизу легки и просты.
И у средних оконниц, где в праздники – флаги,
Через улицы облаком дышат мосты.
В эту ночь за плечами не чую бессилья:
Ходят люди и ангелы общим мостом, –
С непривычки сцепляю со встречными крылья,
Как на улице девочка первым зонтом.
Черный город в ночное безмолвье знакомей,
Отражающий всё, как в заливе вода…
Посмотри: ведь на мною покинутом доме
У парадного номером служит звезда.
Писала не только стихи, но и прозу. И это именно ей Иван Бунин подарил свой сборник с дарственной надписью: "Дорогая Алла! Как мне не везет с Вами! Когда я был молодой, Вы были девчонка, когда Вы стали очаровательной женщиной, я стал старым хрычом!" Но я опять отвлеклась...
Марина Цветаева:
На льдине —
Любимый,
На мине —
Любимый,
На льдине, в Гвиане, в Геенне — любимый...
...
Наконец-то встретила
Надобного — мне:
У кого-то смертная
Надоба — во мне....
Ее цикл "Стихи сироте" посвящен ему, Анатолию Штейгеру. И еще до нас дошла их переписка - спасибо Алле Головиной, сохранившей архив брата для истории.
Не верю, чтобы не было следа,
Коль не в душе, так хоть в бумажном хламе,
От нежности (как мы клялись тогда!),
От чуда, совершившегося с нами.
Есть жест, который каждому знаком -
Когда спешишь скорей закрыть альбом
Или хотя бы пропустить страницу...
Быть может также, что в столе твоем
Есть письма, адресованные в Ниццу.
И прежде, чем ты бросишь их в огонь
И пламя схватит бисерные строки,
Коснется все же их твоя ладонь
И взгляд очей любимый и далекий.
Анатолий Штейгер умер в возрасте 37 лет от туберкулеза.
Крылья? Обломаны крылья. Боги? Они далеки. На прошлое - полный бессилья И нежности взмах руки. Заклятье: живи кто может, Но знай, что никто не поможет, Никто не сумеет помочь. А если уж правда невмочь - Есть мутная Сена и ночь.
Journal information