Когда бутылку подношу к губам, чтоб чисто выпить, похмелиться чисто, я становлюсь похожим на горниста из гипса, что стояли тут и там по разным пионерским лагерям, где по ночам - рассказы про садистов, куренье, чтенье "Графов Монте-Кристов"... Куда теперь девать весь этот хлам, всё это детство с муками и кровью из носу, чёрт-те знает чьё лицо с надломленною бровью, вонзённое в перила лезвиё, всё это обделённое любовью, всё это одиночество моё?
Вчера был никем не замеченный юбилей. Вчера исполнилось бы 45 лет русскому поэту Борису Рыжему.

Нет, это не псевдоним - фамилия настоящая.
Осыпаются алые клёны, полыхают вдали небеса, солнцем розовым залиты склоны - это я открываю глаза. Где и с кем, и когда это было, только это не я сочинил: ты меня никогда не любила, это я тебя очень любил. Парк осенний стоит одиноко, и к разлуке и к смерти готов. Это что-то задолго до Блока, это мог сочинить Огарёв. Это в той допотопной манере, когда люди сгорали дотла. Что написано, по крайней мере в первых строчках, припомни без зла. Не гляди на меня виновато, я сейчас докурю и усну - полусгнившую изгородь ада по-мальчишески перемахну.
Он писал стихи и научные работы по строению земной коры и сейсмичности Урала, занимался боксом (был чемпионом Свердловска по боксу среди юношей), учился в аспирантуре Института геофизики, вел поэтическую рубрику в городской газете, работал научным сотрудником Института геофизики и литературным сотрудником журнала... Его стихи переведены на многие европейские языки, популярная голландская рок-группа записала две песни на его стихи, в переводе на голландский. По-моему, фактов хватило бы на несколько биографий...
Давай, стучи, моя машинка, неси, подруга, всякий вздор, о нашем прошлом без запинки, не умолкая, тараторь. Рассказывай, моя подруга, тебе, наверно, сотня лет, прошла через какие руки, чей украшала кабинет? Торговца, сыщика, чекиста - ведь очень даже может быть, отнюдь не все с тобою чисто и этих пятен не отмыть. Покуда литеры стучали, каретка сонная плыла, в полупустом полуподвале вершились темные дела. Тень на стене чернее сажи росла и, уменьшаясь вновь, не перешагивала даже через запекшуюся кровь. И шла по мраморному маршу под освещеньем в тыщу ватт заплаканная секретарша, ломая горький шоколад.

Баллада На Урале в городе Кургане в День шахтёра или ПВО направлял товарищ Каганович револьвер на деда моего. Выходил мой дед из кабинета в голубой, как небо, коридор. Мимо транспарантов и портретов ехал чёрный импортный мотор. Мимо всех живых, живых и мёртвых, сквозь леса, и реки, и века. А на крыльях выгнутых и чёрных синим отражались облака. Где и под какими облаками, наконец, в каком таком дыму, бедный мальчик, тонкими руками я его однажды обниму?
Но увы, увы... Этот недуг сгубил уже многих поэтов...
А.П. Сидорову, наркологу Синий свет в коридоре больничном, лунный свет за больничным окном. Надо думать о самом обычном, надо думать о самом простом. Третьи сутки ломает цыгана, просто нечем цыгану помочь. Воду ржавую хлещешь из крана, и не спится, и бродишь всю ночь коридором больничным при свете синем-синем, глядишь за окно. Как же мало ты прожил на свете, неужели тебе всё равно? (Дочитаю печальную книгу, что забыта другим впопыхах. И действительно музыку Грига на вставных наиграю зубах.) Да, плевать, но бывает порою... Всё равно, но порой, иногда я глаза на минуту закрою, и открою потом, и тогда, обхвативши руками коленки, размышляю о смерти всерьёз, тупо пялясь в больничную стенку с нарисованной рощей берёз.
Борис Рыжий покончил жизнь самоубийством.
С антресолей достану "ТТ", покручу-поверчу - я ещё поживу и т.д., а пока не хочу этот свет покидать, этот свет, этот город и дом. Хорошо, если есть пистолет, остальное - потом...
Но до "ТТ" не дошло, он повесился в возрасте 26 лет. В предсмертной записке было написано: "Я всех любил. Без дураков".

Journal information