Идут белые снеги... И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду.
Умер Евгений Евтушенко.
Да, 84 года, сердце, все понятно. Но... Ушла эпоха. А точнее - несколько эпох.
Сначала были поэты-шестидесятники, Евтушенко был одним из них.
Поэзия чадит, да вот не вымирает. Поэзия чудит, когда нас выбирает.
Это было давно, до меня. Я узнала о той наивной и романтической эпохе, так сказать, постфактум, уже в перестроечные времена. Но как актуально звучит, даже сейчас - Куда еще тянется провод из гроба того? Нет, Сталин не умер. Считает он смерть поправимостью.Мы вынесли из мавзолея его.Но как из наследников Сталина Сталина вынести?
И сам Евтушенко о той эпохе, постфактум:
Кто были мы,
шестидесятники?
На гребне вала пенного
в двадцатом веке
как десантники
из двадцать первого.
И мы
без лестниц,
и без робости
на штурм отчаянно полезли,
вернув
отобранный при обыске
хрустальный башмачок
поэзии.
Потом эпоха сменилась, и был Евтушенко - респектабельный советский поэт. Это уже то, что я помню лично. Он был такой же данностью, как несменяемый генсек, демонстрации под красными флагами на 1-е мая и 7-е ноября и прочий союз нерушимый. Это странно - как мог процветать в СССР поэт, писавший такое:
Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Боже мой, как это гнусно!
Боже - какое паденье!
Танки по Ян Гусу.
Пушкину и Петефи...
Но, как бы там ни было, - каким-то образом его не посадили, не выгнали из страны, даже печататься не запретили, мы могли читать стихи...
Я его обожала:
А снег повалится, повалится,
И я прочту в его канве
Что моя молодость повадится
Опять заглядывать ко мне.
И поведет куда-то за руку,
На чьи-то тени и шаги,
И вовлечет в старинный заговор
Огней, деревьев и пурги...
Я его ненавидела:
Как получиться в мире так могло?
Забыв про смысл ее первопричинный,
мы женщину сместили. Мы ее
унизили до равенства с мужчиной.
И третья эпоха - шатающийся и валящийся СССР, холодный ветер перемен, Мемориал и Апрель, в создании которых поэт-романтик принимал непосредственное участие... И легендарный уже Первый съезд народных депутатов...
Когда мы в Боровицкие ворота
входили депутатами надежд,
я помню — мрачно каркнула ворона,
зубец кремлевский выбрав, как насест.
Но СССР стал вроде стадиона,
где все, как матч, смотрели Первый Съезд.
Смерд в депутатах нам казался князем,
и женщины, роняя клипсы наземь,
совали нам цветы и леденцы,
шепча, как в трансе:
«Травкин! Афанасьев!»,
крича, как на хоккее: «Молодцы!»...
(кто-нибудь помнит еще эти имена?)
Спасеньем стало или наказаньем,
когда, неукротимо бородат,
провинциал-идеалист Казанник
так пламенно пожертвовал мандат?
(кто-нибудь помнит, о каком событии вообще речь?)
А потом, наверное, была еще одна эпоха - после распада СССР, о котором "последний романтик эпохи" искренне скорбел, и его отъезда в США. Но тут я уже ничего не могу сказать, это все прошло мимо меня. И стихи изменились...
RIP
Journal information